Презентация - Статья о Чичикове

«ЧТО ДЕЛАТЬ... ВЕК ТАКОЙ. ИДУ ЗА ВЕКОМ»: «ПРАКТИЧЕСКИЕ НАТУРЫ» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
«Деловые люди»

В название главы вынесены слова гончаровского героя Александра Адуева, отрекшегося от своего юношеского романтизма и усвоившего все уроки прагматика Петра Адуева, что привело к омертвлению его чувств, без которых человек перестает ощущать всю полноту жизни. Каждое произведение классиков русской литературы — это «маленькое зеркало русской действительности» (И.А. Гончаров). И в каждом из них отражались герои своего времени, в которых проявлялись характерные (а иногда только намеченные) черты жизни русского общества. Так, начиная с 30-х годов XIX века в литературных произведениях стали появляться герои, которых можно объединить в типологический ряд «деловые люди». Несомненно, что одно из первых мест в этом ряду принадлежит Павлу Ивановичу Чичикову.

Павел Иванович Чичиков: «обольщение богатством»

В работах о творчестве Н.В. Гоголя можно встретить разные точки зрения исследователей на то, кого в нем «больше» — мыслителя, художника или человека, поэтому И.С. Аксаков сказал о писателе: «Жизнь его представляет такую великую, громоздкую поэму, смысл которой останется долго неразгаданным», а В.В. Зеньковский утверждал, что «художник, мыслитель, религиозно ищущий человек жили в нем очень интенсивной жизнью...» [Зеньковский, 1929]. В.В. Зеньковский обратил внимание и на многоплановость произведений Н.В. Гоголя, что предопределило в разные времена их разную интерпретацию. Он разделял реализм Н.В. Гоголя на внешний и внутренний, утверждая, что «внешний реализм для самого Гоголя был только "оболочкой", как бы некой "словесной плотью", за которой он стремился проникнуть во внутренний мир своих героев». Он полемизировал с К.В. Мочульским и В.В. Розановым, отказывавшим Н.В. Гоголю в психологизме его произведений. Доказывая свою точку зрения, он обращался в качестве примера к Чичикову, главным душевным недугом которого писатель считал «обольщение богатством»: «В гениальном обобщении, которое дал Гоголь в Чичикове (основная черта которого, по словам Гоголя, заключается в том, что он "приобретатель", он пытается в Чичикове охватить основные линии современного "экономического человека"), с полной ясностью выступает разрушение душевной жизни, связанное с этим переводом на деньги всех душевных движений. Типично для Чичикова то, что, когда он говорил о добродетели, он умел слезу пустить: он эксплуатировал в тех или иных житейских целях (над которыми всегда и во всем возвышалась верховная цель — обогащение) самые лучшие движения души.

И это наблюдение Гоголя блестяще оправдывалось в духовной жизни Европы: здесь надо искать ключи к пониманию того своеобразия экономической психологии современных людей, которое еще Герцен так едко высмеивал как духовное мещанство» [Зеньковский, 1991, с. 88 — 89]. В.В. Зеньковский фактически определил типическую сущность прошлых, современных и будущих Чичиковых: «Искание богатства есть их религия». Он уступает приоритет в формулировке этой мысли русскому писателю XIX века Н.В. Гоголю, который вслед за А.С. Пушкиным («Скупой рыцарь», «Пиковая дама» и др.) забил тревогу о страшной, безнравственной и разрушительной силе денег, имеющих власть над душой человека.

Не менее интересны и размышления философа В.К. Кантора, который в статье «Русская литература: желание и боязнь капитализма» [Кантор, 1995] рассматривает три типа изображенных Н.В. Гоголем русских дельцов, которые впоследствии в русской литературе по-своему интерпретировались А.Н. Островским, Ф.М. Достоевским, И.А. Гончаровым, А.П. Чеховым и пр.: «Чичиков не приобретатель, он, по выражению писателя, "подлец". И подлец вовсе не потому, что приобретатель. В приобретательстве, в "честном богачестве" Гоголь не видел ничего плохого. Чичиков — мошенник, не желающий трудиться. Не случайно Лотман указывает... на внутренние переклички образа Чичикова и с капитаном Копейкиным, и с благородным разбойником, и с антихристом, и с Наполеоном, т. е. героем, на которого пытались равняться и пушкинский мечтавший "вдруг разбогатеть" Германн, и Раскольников Достоевского. То есть человек, умеющий "вдруг" "черту преступить", нарушить все законы человеческого общежития, как понимали образ Наполеона русские писатели прошлого века. Но когда все общественные сословия "глядят в Наполеоны", желая насилием или обманом "вдруг" решить все общественные проблемы, то перспективы капитализации страны, ее благоустроения и цивилизации более чем сомнительны. Гоголь понимал необходимость появления капиталистов в России, рисовал их идеальные образы, но тот реальный российский делец, которого он угадал и нарисовал, вызывал у него неприязнь и страх. Он боялся, что таким образом наживший свое богатство человек (сапожник мог оказаться удачливее, удача могла улыбнуться и Чичикову) никогда не станет подлинным благоустроителем страны.

Как видим, Гоголь весьма серьезно отнесся к проблеме российского капитализма, проблеме, поставленной перед Россией ее историческим развитием. Она стала одной из центральных тем его творчества. Начав с общеевропейского, романтически-негативного отношения к власти денег и золота над душой и искусством, утверждения их дьявольского происхождения ("Откуда, как не от искусителя люда православного, пришло к нему богатство?" — справедливо угадывают односельчане разбогатевшего Петруся, героя "Вечера накануне Ивана Купала"), он изобразил и специфически русское отношение к богатству, реальных купцов и дельцов, а также носившиеся перед его глазами идеальные образы хозяйственников, навеянные, очевидно, российским восприятием западноевропейского экономического быта. Причем реальных русских дельцов он не принимал и боялся их влияния на будущую жизнь страны, противопоставляя им свое желание — нарисовать идеальный тип русского капиталиста как образец для подражания.
Отношение Гоголя к проблеме российского капитализма

три типа изображенных Гоголем русских дельцов
Первый тип. Русское купечество
Купцы в «Ревизоре». Писатель не верит в силу и самодостаточность этого типа, видя его невежество и полное бесправие перед государством в лице чиновников.
Второй тип. Делец-мошенник
Павел Иванович Чичиков. Этот тип воспринимался Гоголем как реальное будущее русского капитализма и вызывал у него неприязнь и страх.
Третий тип. Идеализированный образ миллионера, промышленника, предпринимателя
Муразов из "Мертвых душ". Труд предпринимателя, по мысли Гоголя, должен быть богоугодным делом, только тогда он будет плодотворен и полезен.
От образа Муразова пошли образы идеальных, ожидаемых капиталистов — благоустроителей России: Штольц и Тушин у Гончарова, Соломин у Тургенева и т. д.

1 тип. Русское купечество Первый тип он рассматривал через отношение к нему государственной администрации. Из него вроде бы мог развиться класс русских капиталистов-промышленников. Но писатель не верит в его силу и самодостаточность, видя его невежество и полное бесправие перед государством в лице чиновников. Это сословие надеется только на государство, на «ревизора», которому тоже несут купцы «дары», дань, как когда-то татарам, потом воеводам и градоначальникам. Государство же не способно защитить купечество от произвола своих же чиновников, которым дают купцы взятки "и на Антона, и на Онуфрия". Впоследствии А.Н. Островский подхватил эту гоголевскую тему, показав эту среду как "темное царство".
Можно выделить три типа изображенных Гоголем русских дельцов.

Второй тип – делец-мошенник
2 тип. Делец-мошенник. Этот тип воспринимался Гоголем как реальное будущее русского капитализма и вызывал у него неприязнь и страх. Этот человек (Чичиков) уже вымыт социальными сдвигами из своего сословия, он не то дворянин, не то разночинец ("ни то, ни се", по определению Гоголя), но он образован и в принципе знает, что хорошо и честно, а что плохо и бесчестно. Но поступает все равно бесчестно, он преступник и не сможет никогда "послужить отечеству", хотя непрестанно об этом рассуждает ("я всегда хотел... исполнить долг человека и гражданина"). У Достоевского, наиболее могучего продолжателя гоголевских тем и проблем, образы капиталистов стали просто воплощением едва ли не мирового Зла, губящего Россию (от старухи-процентщицы и Петра Петровича Лужина в "Преступлении и наказании" до старика Карамазова и Смердякова в "Братьях Карамазовых").

Третий тип - идеализированный образ миллионера, промышленника, предпринимателя, при этом непременно богобоязненного и истинно православного
3. Наконец, третий тип — это идеализированный образ миллионера-откупщика, промышленника, предпринимателя, при этом непременно богобоязненного и истинно православного, за все дела берущегося с молитвою (Муразов из "Мертвых душ"). От таких людей ждал он могучего слова для страны: "вперед!". Любопытно, что в рассуждениях Муразова слышатся отзвуки "протестантской этики", тесно связанной с эпохой становления капитализма в Европе и навеянной Гоголю, очевидно, его европейскими впечатлениями. Труд предпринимателя должен восприниматься как богоугодное дело, только тогда он будет плодотворен и полезен. "Если <бы> вы взялись за должность свою, — говорит Муразов разорившемуся помещику Хлобуеву, — таким образом, как бы в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь, у вас бы появилась деятельность, и вас никто из людей не в силах <был бы> охладить". В этом образе ожидание тех благ, которые может принести стране капитализм, желание капиталиста, но — непременно в облике нового святого. Образ, ничего общего с реальными капиталистами ни Европы, ни тем более России не имевший. Но в нем сказалось типично российское мечтание о вдруг являющемся спасителе, мечтание, высмеянное самим Гоголем, но которому он и сам оказался привержен. Эта мечта о построении идеального общества и переделке всех людей на идеальный лад чуть позже привела к попытке немедленного построения социализма в одной отдельно взятой стране. Так реализовался российский хилиазм, российское "вдруг". Если же вернуться к литературе, то надо добавить, что от образа Муразова пошли образы идеальных, ожидаемых капиталистов — благоустроителей России: Штольц и Тушин у Гончарова, Соломин у Тургенева и т. д. Это желание идеального капиталиста и страх перед реальным, действительно малосимпатичным и даже отвратительным типом капиталиста (кстати, критически воспринятого и в европейских странах, достаточно вспомнить персонажей Бальзака) и бросили Россию в объятия социализма; от зла уже очевидного к злу проблематичному.

Негативные стороны капиталистического накопительства, которое, пожалуй, в России и не могло идти иначе, чем оно шло (в силу исторически сложившегося характера общественно-государственных отношений, долгой жизни народа без всякого понятия о праве на частную собственность и т. п.), вселили неверие в возможность позитивного переустройства страны с такими капиталистами. Но других, как мы пытались показать, и быть не могло» [Кантор, 1995, с. 128— 130].

Для размышления над вопросом, исчез ли гоголевский герой из российской действительности или нет, хотелось бы привести материалы статьи А.С. Айзермана «Русская классика накануне XXI века», имеющей подзаголовок «Предупреждение из прошлого», в которой сделан анализ сочинений московских школьников на тему «Павел Иванович Чичиков: взгляд из 1993 года»: «В 1992/93 учебном году у меня не было своего девятого класса. И я попросил знакомых учителей провести в мае 1993 года в девятых классах на одном уроке небольшую письменную работу: "Павел Иванович Чичиков: взгляд из 1993 года". И вот у меня на столе 92 работы учащихся девятых классов трех московских школ. Девять из них ограничились чисто школьной характеристикой Чичикова. Для всех остальных "Чичиков в сегодняшнем понимании был бы бизнесменом", "Павел Иванович — прадедушка наших дельцов", "наше время просто переполнено Чичиковыми", "Чичиков олицетворяет современных бизнесменов, предпринимателей, которые, воспользовавшись беспорядком в стране, отсутствием малейшего контроля, стараются извлечь выгоды из всего, что встречается у них на пути".
Из школьных сочинений. Исчез ли гоголевский герой?..

"А теперь же время удобное..."
"А теперь же время удобное, недавно была эпидемия, народу вымерло, слава Богу, немало... имения брошены, управляются как попало, подати уплачиваются с каждым годом труднее..." Сославшись на это место „Мертвых душ", несколько учащихся написали, что и сегодня для нынешних Чичиковых время самое удобное, благоприятное: "Сейчас в нашей стране положение ничуть не лучше, чем во времена Чичикова. Пользуясь бедственным положением страны, Чичиковы наживаются за счет других людей, тем самым добивая государство". Наше время — это "время возвращения Чичиковых", "время раздолья для Чичиковых", „В наше мутное время такие люди, как Чичиков, должны процветать, они не теряют времени", "Сейчас, когда мало ценятся способности и образованность, деньги делают многое". Вот почему "именно в наше время ценятся такие люди. Они умеют угождать и, самое главное, начальникам. Они помнят все те же слова отца Чичикова: «А больше всего угождай учителям и начальникам. Если будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь, и таланту бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь»".

"Чичиков отражает и выражает не только время Гоголя, но и наше время"
"А теперь же время удобное..."
"Если поставить мысленно Чичикова в нынешние условия, то он не выделится среди тех хозяев и дельцов, какие наводняют российский рынок, получают прибыль путем перепродажи и сами не производят ничего".
«Сегодняшние чичиковы проворачивают такие аферы, что махинации Павла Ивановича с мертвыми душами кажутся детским лепетом".
"Я думаю, что Чичиков в какой-то мере является героем нашего времени".
"В то время он вызывал у многих отвращение и недоверие, а сейчас его уважали бы и ценили".
"Ему мерещилась впереди жизнь в довольствах, с достатком, экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды. А этого хотят большинство, если не все, в современной жизни".
По мысли многих девятиклассников, если Чичиков в гоголевское время был явлением новым, непривычным, то в наши дни он фигура обычная и привычная.

Подавляющее большинство пишет о Чичикове с болью, горечью, негодованием, даже ужасом: "Чичиков вызывает отвращение и неприязнь", "Таких, как он, надо остерегаться и обходить стороной", "Такой человек, на мой взгляд, страшен", "Поменьше бы таких людей в нашей стране, может быть, она и была бы почище", "Из-за этих Чичиковых — крах в нашей стране. Таких людей надо изолировать от общества". Другой считает, что здесь мы уже безнадежно опоздали: "Таких, как они, надо было истребить еще в зародыше в 1842 году, когда только вышла поэма «Мертвые души». Гоголь пытался предупредить мир о вторжении Чичикова и призвал на борьбу с ним, но люди упустили время". "А теперь, теперь, — как написано в одной работе, — это уже привычно, и чем дальше, тем привычнее".
"А теперь же время удобное..."

На этом фоне особо звучат так или иначе положительные оценки Чичикова. Одиннадцать человек, причем все они девочки, не принимая Чичикова в целом, все-таки отдают должное его чертам, которые не могут их не привлекать: "Вызывает удивление упорство, с которым Чичиков добивается своей цели. Он целенаправленно идет к ней; этого человека не могут сломить никакие неудачи; он снова и снова начинает свой путь после того, как очередной «прокол» возвращает его к исходной позиции: к серой, голодной, холодной нищете, к жалкому существованию..." Три человека к сказанному добавили: "Чичиков думает о будущем своих детей. И копит деньги не только для себя, а еще для того, чтобы оставить их детям. Вот это, я считаю, хорошая его черта. Ведь все мы живем ради будущего, ради своих детей" <...> Еще одиннадцать человек, три девочки и восемь мальчиков, Чичикова принимают полностью. Послушаем сначала девочек: "Я думаю, что Чичиков прав: он стремится к богатству, роскоши, за это его судить нельзя", "Я отношусь к Чичикову как к вполне разумному человеку, он хотел реализовать свои мечты, и это нормально", "Павел Иванович Чичиков нравится мне своим умом и хитростью. Хотя многие говорят, что Чичиков — подлец, он мне все равно нравится. Если бы Павел Иванович жил в наше время, то он был бы очень хорошим деятелем. Он заранее продумывает все, не теряется в разных ситуациях. Чичиков чувствует своего собеседника. С одним человеком он ведет себя так, с другими этак. Его все уважают".

Ну а чем привлек Павел Иванович мальчиков? "Я считаю, что Чичиков — большой умница. От твердо знает, что ему надо в жизни. Мне этот герой по душе. Он не теряется, если его уволят, сломается карьера, он заново начнет все и успешно. Он догадался скупать мертвые души и зарабатывать на них. Он может делать деньги на всем", "Он обладал острым умом и сообразительностью. Всегда мог подкрасться к людям, как змея, и укусить их за самое уязвимое место. В нем было неиссякаемое количество энергии: неудача не огорчала и не расслабляла его ум, а, напротив, заставляла создавать новые планы, более сильные и выгодные. И, по-моему, идея с мертвыми душами была просто гениальна. Ее бы подхватил сейчас любой человек, занимающийся бизнесом, да и другие тоже", "На мой взгляд, Чичикова нельзя назвать подлецом, просто он умел жить: извлекать пользу из людей, из своей работы, всю, какую мог, а потом бросать их, как ненужный предмет. Конечно, у него отсутствует совесть, но с ней много не добьешься”.

Не мне судить о том, насколько соответствует реальности и истине тот образ современного бизнеса, нашего нынешнего рынка и теперешних предпринимателей, который сложился у девятиклассников. Главное в том, что наши ученики вступают в жизнь, ставя знак равенства между бизнесом и чичиковщиной. Точно так же думают не только школьники. "И еще о Гоголе, — прочитал я в январе 1992 года. — Что-то сегодня поделывают его вечные персонажи? Павел Иванович Чичиков преуспел в деле приватизации, сейчас готовится скупать ваучеры за бесценок”. Осенью того же года: ”На смену гадкому мальчику Павлуше Морозову кандидатом на бессмертие был выдвинут примерный мальчик Павлуша Чичиков, начавший свою коммерческую деятельность как раз в отрочестве” [Айзерман, 1994, с. 88 — 90].

Но о Чичикове пишут сегодня не только с такой интонацией. Обратимся к книге А. Терца (А. Синявского) ”В тени Гоголя”: "Ведь это Гоголь в качестве палочки-выручалочки поднес России — не Чацкого, не Лаврецкого, не Ивана Сусанина и даже не старца Зосиму, а — Чичикова. Такой не выдаст! Чичиков, единственно Чичиков способен сдвинуть и вывезти воз истории — предвидел Гоголь в то время, когда не снилось еще никакого развития капитализма в России..." Но это взгляд, так сказать, исторический, взгляд на прошлое, а вот и на современность. Читаю в "Независимой газете” (10 сентября 1991 года) статью Бориса Парамонова "Возвращение Чичикова”: "Павел Иванович действительно нужный России человек; мы наконец-то подошли к краю понимания... Существует парадокс знаменитой тройки, его обнаружил тот же Мережковский: тройка Русь несет в неясную, но все же светлую даль Чичикова! А что если Чичиков и впрямь человек русского будущего, что если именно он и ведет нас в светлую даль? Мы с ним не пропадем. Он умеет жить и дает жить другим... Возвращение Чичикова — это всемирно-историческая победа буржуазии...” Так что если вас смущали поклонники Чичикова из девятого класса, то осерчали вы зря. В том же направлении движется и политическая, культурологическая, социологическая, философская и филологическая мысль, точнее, одно из ее направлений. К тому же и сама жизнь, увы, дает достаточно оснований для такого движения мысли наших учеников» [Там же, с. 88 — 89].

Так кто же такой этот гоголевский герой — Чичиков, — который вот уже два века вызывает желание понять его, так внезапно ворвавшегося в устоявшуюся российскую жизнь дворян и помещиков, среди которых он оказался в маленьком провинциальном городке с почти наполеоновскими планами? Что это за книга с таким путающим названием «Мертвые души», в которой обозначилось явление «чичиковщина», ставшее в один ряд с такими архетипическими понятиями, как «обломовщина», «бесовщина» и др.? По замечанию Г.С. Померанца, «если есть перекличка глубин русской культуры (в "Мертвых душах”. — Э. Ф.) с Западом, то не с XIX веком <...> Толща русской жизни, изображенная в "Ревизоре” и "Мертвых душах”, социально, психологически и интеллектуально не прожила восемнадцатый век...» [Померанц, 1989, с. 10]. Эта «толща русской жизни, изображенная Гоголем, еще не была захвачена духовным движением XIX века; она не была даже просвечена в духе осьмнадцатого столетия. Цивилизация проникает в эту среду только в форме денег, и интересы, пробуждающие ее от патриархального сна, глубоко буржуазны. Дворяне в "Мертвых душах" гораздо ближе к самодурам Островского, чем к образованному средневысшему слою, с его утонченной, пушкинской и лермонтовской культурой: это патриархальные варвары, в которых (и среди которых), в глухой духовной темноте, начинает действовать стяжатель» [Померанц, 1989, с. 346].

Так кто же такой этот гоголевский герой — Чичиков?
По сюжету — это плутовской роман на уровне комедии характеров. Гоголь сумел «генерализовать человеческие свойства» и создал почти классицистические типы: у него есть свой скупой (Плюшкин), свой мот (Ноздрев), свой мечтатель (Манилов). Правда, В.Б. Шкловский не воспринимает гоголевский сюжет как категорию плутовского романа, объясняя это так: «Не похожа поэма Гоголя... на плутовские романы. Плутовской роман — это роман приключений, роман, в котором герой-плут — "пикаро" — противопоставлен обществу порядочных людей, а в "Мертвых душах" их нет: каждый по-своему соглашается принять участие в явном плутовстве» [Шкловский, 1966, с. 127], что, на наш взгляд, является еще одним доказательством, т. к. всю систему образов поэмы и составляют своеобразные плуты, да и авантюры Чичикова тоже примета жанра плутовского романа.

О композиции поэмы
В структуре гоголевской поэмы следует выделить четыре композиционных звена: первое состоит из 1-й главы, в которой описывается приезд Чичикова в город NN; второе составляют пять глав (2 — 6-я главы), в каждой из которых мы встречаем пластически вылепленный тип помещика, а все вместе они составляют законченную систему образов «Мертвых душ»; третье звено (7— 10-я главы) дает возможность познакомиться с губернскими чиновниками, с ничтожеством их жизненных интересов, с пошлостью их характеров, с антинародной сущностью их деятельности; четвертое композиционное звено (11-я глава) возвращает читателя к детству и юности Чичикова, где и был сформирован характер «подлеца», «приобретателя».

Рассматривая мотив зеркала в гоголевских произведениях, Ю.Я. Барабаш обращает внимание на принцип зеркальности, использованный писателем в композиции «Мертвых душ»: «Чичиков и проходящие перед ним вереницей персонажи отражаются друг в друге; разница в том, что вторые запечатлены как бы на моментальных фотографиях, их копии-отражения даны каждая в одном экземпляре. Чичиков же всякий раз отражается новой гранью своего характера, его образ складывается из многих отражений — кадров движущейся кинопленки» [Барабаш, 1994, с. 16—18]. И помещики, и чиновники у Н.В. Гоголя — плуты. Именно поэтому преступившему черты закона и нравственности Чичикову власти дают возможность уехать из города. По мысли В. Шкловского, Н.В. Гоголь в своих «черновиках отстаивал право на введение отрицательного героя, основываясь и на литературной традиции... <...> Гоголь увидел подлеца, проходящего сквозь долины России. Увидел трагедию страны и ее противоречия, но не нашел новой развязки, новой коллизии» [Шкловский, 1966, с. 126]. И.А. Гурвич замечал, что, «очерчивая облик Чичикова-приобретателя, Гоголь делает упор на том, что приобретательство — не временное увлечение, а страсть, захватившая героя с детства, и в угоду этой страсти он осознанно выбирает путь зла, путь подлости и обмана. Выбор этот подсказан жизнью, узаконенным порядком вещей, но небезразлично и то, что Чичиков знает, на что идет» [Гурвич, 2002, с. 97]. Для дельца Чичикова расчет всегда заменял этику.

Мертвые души, которые скупает Чичиков, по мнению В.В. Набокова, — «это не просто перечень имен на листке бумаги. Это мертвые души, наполняющие воздух, в котором живет Гоголь, своим поскрипыванием и трепыханьем; нелепые душонки Манилова или Коробочки, дам из города NN, бесчисленных гномиков, выскакивающих из страниц этой книги. Да и сам Чичиков — всего лишь низкооплачиваемый агент дьявола, в чье существование, надо добавить, Гоголь верил куда больше, чем в существование бога. <...> Чичиков с самого начала обречен и катится к своей гибели...» [Набоков, 1987, с. 200]. Им была хорошо продумана и афера с мертвыми душами, которые он намеревался заложить в банк и, получив крупную сумму, сбежать: «С самого начала было что-то глупое в идее скупки Мертвых Душ... <...> Пытаясь покупать мертвецов в стране, где законно покупали и закладывали живых людей, Чичиков едва ли серьезно грешил с точки зрения морали. <...> Несмотря на безусловную иррациональность Чичикова в безусловно иррациональном мире, дурак в нем виден потому, что он с самого начала совершает промах за промахом» [Набоков, 1998, с. 79], предлагая сделку неумной, трусливой Коробочке и хвастуну Ноздреву.
Мнение В.В. Набокова

Еще взгляд на поэму
С точки зрения А.Е. Русова, «мертвые души, которые скупает Чичиков, являются одним из самых сильных в мировом искусстве художественных символов деформированного, многократно расщепленного, отчужденного, унифицированного, ненастоящего, ненормального мира. Уж они-то точно все одинаковые — как предмет купли-продажи, во всяком случае. Они-то уж точно символичны и нереальны как будущие работники будущих покупателей. Торговля мертвыми душами — это уже точно страшный сон вывернутого наизнанку сознания при всей реалистичности деталей окружающей обстановки, которая, опять-таки, лишь усугубляет эту вывернутость. Сей сон "русских ночей" многократно отразился потом во многих зеркалах, в страшных видениях писателей других стран и народов, осознавших, что несет с собой <...> цивилизация больших городов, больших цифр, оптового отношения к жизни, к чужим жизням...» [Русов, 1991, с. 186]. Такое впечатление поэма Н.В. Гоголя произвела по причине своей многомерности.

Еще взгляд на поэму
По утверждению И.А. Гурвича, «"Мертвые души" задуманы были как произведение, призванное показать человека в разных ракурсах, с разных сторон — в его отношении к этическому идеалу и к общественному быту, к психологическому стереотипу и к социально-конкретным формам жизни. Отсюда — неоднородность образного строя поэмы. Образы размещаются, скажем так, на трех уровнях: на одном автор, авторское "я", на другом — вездесущий Чичиков, на третьем — временно присутствующие персонажи, прежде всего помещики. Уровни — это различия внутри единства... <...> ...автор и неизмеримо выше героев-"существователей", и соизмерен с ними общностью человеческого бытия» [Гурвич, 2002, с. 95]. Созданные Гоголем лица «поразительно объемны, но это объемность, возникающая при соединении, взаимоналожении родственных свойств, и если даже свойства удалены друг от друга (бесцеремонность и чревоугодие Собакевича, легкомыслие и находчивость Хлестакова), понятие противоречия к ним неприменимо. Они располагаются и сопоставляются подобно экспонатам типологической выставки, но не как носители сталкивающихся точек зрения... <...> Для диалогизации здесь... места нет» [Там же, с. 95].

Проблема «герой — автор» более всего в поэме связана с Чичиковым. Как «приобретатель» он автору враждебен, но есть эпизоды, где Чичиков размышляет и даже фантазирует о борьбе русского народа, и в его рассуждениях есть «глубинные мысли», «сила чувства». Это явно «мало идет» «человеку гениальному в смысле плута-приобретателя, но совершенно пустому, ничтожному во всех отношениях», — замечает В.Г. Белинский и продолжает: «Здесь поэт явно отдал ему свои собственные благороднейшие и чистейшие слезы, незримые и неведомые миру, свой глубокий, исполненный грустною любовию юмор, и заставил его высказать то, что должен был выговорить от своего лица. Равным образом, также мало идут к Чичикову и его размышления о Собакевиче, когда тот писал расписку... эти размышления слишком умны, благородны и гуманны...» [Белинский, 1953, с. 427]. По мнению В.Б. Шкловского, Н.В. Гоголь «приписывал Чичикову именно те черты, которые должны были помочь писателю впоследствии "воскресить" этого "приобретателя" и обратить его в человека. Но анализ судьбы героя не давал основания для такого "воскрешения", и образ Чичикова получился у Гоголя в этом отношении противоречивым. Чичиков-приобретатель движется по стране, которая описана Гоголем песенно. Гоголь ощущает, реально оценивает и воспевает непочатые силы России, страну богатырей, — и в этом смысл его лирических отступлений» [Шкловский, 1966, с. 129-131].

В литературоведении XX века возникает еще одна версия разгадки характера гоголевского героя. Размышляя о том, что Чичиков «тщательно разыгрывает роль, в которую он не просто вписывается, а прямо-таки врастает», И.А. Гурвич замечает, что «маска» как бы прирастает к «лицу» человека, а «слияние человека с ролью и создает здесь характер — формирует устойчивое психофизиологическое единство. И обрисован характер столь пластично, столь рельефно, что всякий шаг в сторону осознается как нечто нехарактерное. Между тем нехарактерное — это в существе своем человеческое, тот человечески ценный и значительный "остаток", который не поглощается постыдной игрой. Это, по идее, проблеск духовности, стихийно пробивающейся в какие-то мгновения сквозь кору бездуховного, "черствого" существования. Просветы в истории Чичикова, мгновенья, выпадающие из игры, призваны представить роль, избранную героем, как отступление от человечности, от самого себя, живого, думающего и чувствующего человека. А благодаря "нарочитости", благодаря преувеличениям, укрупняющим и возвышающим героя — и тем самым сближающим его с автором, — присутствие человека в Чичикове получает символический смысл. С другой стороны, преувеличения обостряют ощущение двойственной, достоверноусловной природы образа»1 [Гурвич, 2002, с. 98]. Чичиков приезжает в провинциальный город, производит впечатление обаятельного и почтенного человека и вдруг начинает делать странные предложения: «Я предлагаю приобрести мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые», что произвело в городе волнение.
1 Так как во многих произведениях Н.В. Гоголя «пошлость» жизни подчеркивается замещением человека «вещью», то А. Терц совершенно справедливо связывает суть натуры Павла Ивановича Чичикова с его любимой шкатулкой, которую сумела оценить Коробочка: «Чичиковская шкатулка с двойным дном, помимо плана души своего владельца, содержит примерный чертеж произведения Гоголя, снабженного также двойным дном и множеством перегородок, отделений, ящичков, являя в целом образ пространства, битком набитого добром, заселенного "мертвыми душами"» [Терц, 1992, т. 2, с. 262].

О фамилии и имени
Все поступки Чичикова с самого раннего детства, когда он, усвоив урок отца «пуще глаза береги копейку», стал заниматься накопительством, не брезгуя ничем (спекулируя, отказывая нуждающемуся в помощи, готовясь к получению крупной взятки на таможне, ухаживая за некрасивой дочерью своего начальника, желая получить его «место»), — все его поступки хорошо мотивированы, а в основе их всегда — утилитарно-эгоистические причины. А.Ф. Рогалев отмечал, что, когда речь идет о Павле Ивановиче Чичикове, в гоголевской поэме «Мертвые души» незримо присутствует образ Наполеона1: «Гоголь, полунамеком проводящий параллель между своим героем и Наполеоном, отмечает "темное и скромное происхождение" Чичикова, подобно происхождению Наполеона. Обстоятельства жизни рано воспитали в Павле Ивановиче тайное желание выбиться в люди. У него была своя карьера, свой "трон", которого он стремился достичь, для чего не щадил сил и не гнушался никакими средствами. Аналогично восходил к власти и Наполеон. И все-таки Наполеон — это не Чичиков, а Чичиков — не Наполеон. Он всего лишь "наполеончик" (обратим внимание на повторяющееся Чи-чик в фамилии Чичиков), маленький, средненький и весьма посредственный по своим достоинствам человечек, обычный авантюрист, способный на паскудное служение животной силе. Недаром Гоголь, во-первых, именует Чичикова Павлом-"малым" (Павел Чичиков — "маленький Наполеончик"), а во-вторых, отмечает внешнюю неопределенность героя ( не красавец, но и не дурной наружности ”, "ни слишком толст, ни слишком тонок”, "нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод"). Во всем — безличность и середина, начисто исключающие наполеоновскую пассионарную страсть, но вполне достаточные для накопления копейки.
1 Как и в пушкинской повести «Пиковая дама» в связи с образом Германна.

На этом поприще Чичиков воистину внутренне "многолик"; он, умея по-особому к каждому подойти, тонко рассчитывает свои ходы и приспосабливает к характеру собеседника манеру общения и самый тон речи. В этом его умении менять обличья есть что-то подобное тому, что приписывалось императору Наполеону в изображении русских людей первой половины XIX века. Изображая Чичикова, скупающего мертвые души (фиктивных, не существующих уже крепостных), Гоголь, как можно полагать, пародийно высмеивает восприятие Наполеона "аки дьявола во плоти", имевшего два естества — сатанинское и человеческое, и происходившего от ада и греха» [Рогалев, 2005, с. 23]. А вот П. Вайль и А. Генис рассматривают «подлеца Чичикова» как «маленького человека», «первым черновиком» которого был Акакий Акакиевич Башмачкин, т. е. в типологическом ряду образов «маленького человека», доказывая мысль о том, что Башмачкин остался «загадкой», потому что «про него известно только то, что он — маленький», «не добрый, не умный, не благородный», «и любить его, и жалеть его можно только за то, что он тоже человек, "брат твой", как учит автор, который "забыл или не успел" вложить в него какие-либо достоинства», но что сам Н.В. Гоголь «не был уверен, что маленький человек — герой безусловно "положительный"» и «поэтому не удовлетворился "Шинелью", а взялся за Чичикова»: «Заурядность, серость Чичикова, этого "господина средней руки", постоянно подчеркивается автором. Его герой мелок во всех проявлениях своей сущности. Ограниченность — главная черта Чичикова. И карьеру свою он строит из скучных кирпичиков — бережливости, терпения, усердия. Мечты его приземлены и ничтожны: "Ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всеми достатками; экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды". Все это — та же шинель Акакия Акакиевича, слегка раздавшаяся в размерах, но не изменившая своей издевательской, анекдотической сути. Ради своей шинели (голландских рубах и заграничного мыла) Чичиков и пускается в аферу. Ему кажется, что райское блаженство начинается за порогом "дома, отлично устроенного". Как и Башмачкин, Чичиков слишком всерьез верит в свою незатейливую цель.
1 Как и в пушкинской повести «Пиковая дама» в связи с образом Германна.
О качествах Чичикова

Эта наивность даже придает ему некоторую человечность. Пройдоха Чичиков оказывается чересчур простодушным, чтобы обвести вокруг пальца Ноздрева, или Коробочку, или своего напарника-подельника из таможни. Он даже не удосужился придумать правдоподобную легенду, объясняющую покупку мертвых душ. Маленький человек с маленькими страстями, Чичиков знает одну цель — деньги. Но и тут он недостаточно последователен, чтобы стать воплощением злодейства. Зачем Чичиков остается в городе NN после оформления купчих крепостей? Зачем легкомысленно влюбляется в губернаторскую дочку? Зачем нерасчетливо наслаждается дружбой городских чиновников? Все оттого, что Чичиков на самом деле не столько ищет капитала, не столько ждет исполнения своих коварных планов, сколько надеется войти в человеческую жизнь — обрести друзей, любовь, тепло. Он хочет быть своим на празднике жизни, который устраивают в его честь "энские" горожане. И ради этого откладывается афера. Чичиков тормозит сюжет, примеряя то маску херсонского помещика, то наряд первого любовника. В апофеозе светских успехов он сбрасывает с себя бремя маленького человека. Он распрямился настолько, что сумел даже на время забыть про свою вожделенную шинель. Но маленький человек годится лишь для своей роли. И Чичикову не дано ни в чем добиться успеха. Вечно у него все рушится в последний момент, никак ему не удается подрасти хотя бы до обещанного автором "подлеца". Почему, собственно, ловкий Чичиков обречен на провал? Гоголь ясно отвечает на этот вопрос: Чичиков слишком мелок для России, для этой грандиозной, мифической державы» [Вайль, Генис, 1990, с. 92 — 93]. В характеристике Чичикова у разных исследователей проявляются разные грани этого героя: он — «подлец», «наполеончик», «маленький человек», «средний человек», в котором есть и демоническое начало. В поэме Чичиков сразу обозначен как «средний человек» («ни молод, ни стар, ни толст, ни худ»), но впоследствии проявляет себя как «подлец» («большой мошенник», «припряжен подлецом», «чертов сын», «черт, а не человек»). При этом Е.М. Мелетинский причину «демонизма» Чичикова относит к тому «хаосу, который царит в мире», в том числе, к хаосу социальному и хозяйственному. Хотя «Чичиков по своему психологическому складу не хаотичен, в отличие от многих других персонажей, а наоборот — организован, расчетлив, терпелив и т. п., но именно хаос дает ему поле деятельности» [Мелетинский, 1994, с. 84]. Рассматривает он и природу Чичикова, «плутующего из расчета, занимающегося плутовством как разновидностью нормальной "буржуазной" деятельности», находя в ней черты мифологического плута-трикстера, в котором есть не только склонность к невинным плутовским проделкам, но и некое демоническое начало (в нем быстро «вырос внутри страшный червь», его «сатана проклятый обольстил», «сбил, совлек с пути сатана, черт, исчадье»). «Так переворачивается архетипическая ситуация, — замечает Е.М. Мелетинский. — Плутовство и демонизм, вообще говоря, связаны уже в самом раннем архетипе, в фигуре мифологического трикстера» [Мелетинский, 1994, с. 85].

Разгадка Чичикова дается только в последней, одиннадцатой главе первого тома, в которой утверждается: «Темно и скромно происхождение нашего героя». Даже наружность Чичикова снижает само понятие о герое. Да, его похождения «необычайны», но причина их — самая заурядная: он страстно желает разбогатеть, потому что, с его точки зрения, это единственный способ «войти в общество». Его цепкий ум помог ему продумать и почти осуществить невероятную авантюру с покупкой ревизских душ умерших крестьян.
Разгадка Чичикова

(1806— 1864) Русский литературный критик, историк литературы, поэт славянофильских убеждений. Академик Петербургской Академии наук.
О незаурядном характере и даровании Чичикова, о его типичности писал еще С.П. Шевырев в развернутом отзыве на «Мертвые души» (Москвитянин. 1842. № 7): «Словом, всматриваясь все глубже и пристальнее, мы наконец заключим, что Чичиков в воздухе, что он разлит по всему современному человечеству, что на Чичиковых урожай, что они как грибы невидимо рождаются — что Чичиков есть герой нашего времени и, следовательно, по всем правам может быть героем современной поэмы. Но из всех приобретателей Чичиков отличился необыкновенным поэтическим даром в вымысле средства к приобретению. Какая чудная, подлинно вдохновенная, как называет ее Автор, мысль осенила его голову! Раз поговоривши с каким-то Секретарем и услыхав от него, что мертвые души по ревизской сказке числятся и годятся в дело, Чичиков замыслил скупить их тысячу, переселить в Херсонскую землю, объявить себя помещиком этого фантастического селения и потом обратить его в наличный капитал посредством залога. Не правда ли, что в этом замысле есть какая-то гениальная бойкость, какая-то удаль плутовства, фантазия и ирония, соединенные вместе? Чичиков в самом деле герой между мошенниками, поэт своего дела: посмотрите, затевая свой подвиг, какою мыслию он увлекается: "А главное-то хорошо, что предмет-то покажется всем невероятным, никто не поверит". Он веселится своему необычайному изобретению, радуется будущему изумлению мира, который до него не мог выдумать такого дела, и почти не заботится о последствиях, в порыве своей предприимчивости. Самопожертвование мошенничества доведено в нем до крайней степени: он закален в него, как Ахилл в свое бессмертие, и потому, как он, бесстрашен и удал» [Цит. по: Терц, 1992, т. 2, с. 260].
Шевырев Степан Петрович
Критик С.П.Шевырев о Чичикове

Несомненно, какие-то задатки незаурядности в Чичикове были, не просто же так возник слух о том, что «Чичиков переодетый Наполеон», чиновники «нашли, что лицо Чичикова, если он поворачивается, и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона...». И это роднит Чичикова с пушкинским Германном (в желании быстро разбогатеть), с Хлестаковым (в его самозванстве), который, усвоив повадки петербургских чиновников, ухитряется произвести впечатление и выдать себя за «значительное лицо». Гуляет веками по России «хлестаковщина». Как замечал А.И. Герцен, «и вечный тип Хлестакова повторяется от писаря до царя». Но... Чичиков, в отличие от Хлестакова, знает, что он делает, зачем он все делает: как и Башмачкин, он шьет себе шинель для нового будущего. Он — герой нового времени. Он не нравится В.Г. Белинскому, он не нравится Н.В. Гоголю, но пришло время деятельных и энергичных людей, чтобы понеслась вперед Русь-тройка. И Гоголь это понимает.

три фантастические тройки Н.ГОГОЛЯ
А. Терц (А. Синявский) рассуждает об этом так: «Перед мысленным оком Гоголя проносятся три фантастические тройки. Хлестакова (с увязавшимся за нею семейством Городничего) — движущаяся на чистом комизме, на олицетворенном обмане и вместе с тем на поэтическом вознесении ввысь. Поприщина — на безумии, на пределе тоски и отчаяния расстающейся с этим светом души, которая мчится домой, на свою небесную родину, смыкая родную Италию и Россию... <...> И третья тройка-Русь в "Мертвых Душах", несущаяся в будущее и доносящая до нас последний всплеск лирической музыки Гоголя с последним отсветом его смеха в наступающей тьме... (Когда дрогнула дорога и вскрикнул в испуге остановившийся пешеход, я понял, что это отлетела душа Гоголя, — он умер в конце первого тома "Мертвых Душ"...) Они о разном — эти тройки. Но и об одном тоже. О том, что душа ищет дали, простора, высоты, чуда и в смехе ли, в смерти ли, в быстрой ли рыси находит счастье полета. Тройка — это прочь, дальше, выше, мимо... Тройка — это отряхание праха... "И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «чорт побери все!» — его ли душе не любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит..." Слышите музыку "Ревизора"? Слышите сотрясение смеха в этом описании быстрой езды? И все летит, и сам летишь... Смех у Гоголя — такое же восторженно-чудное состояние, не дающее жизни застыть, душе остановиться, опрокидывающее законы всемирного тяготения, сулящее простор и свободу» [Терц, 1992, с. 109— 110].

«Припряжем подлеца», — говорит писатель, надеясь, что его герой когда-нибудь станет человеком и все свои способности (ум, волю, целеустремленность) направит на пользу России и народу, но трагедия России в том и заключалась, что среди «деловых людей» было много холодных, расчетливых, не радеющих о пользе Отечества. По мысли А. Терца, где-то на пути, по которому мчится тройка, «может мелькнуть и будущее, как лучшая отчизна, по которой скучает душа, и этот образ тогда оформится в историческую тройку-Россию, перед которой сторонятся другие народы и государства в конце первого тома "Мертвых Душ". Но этот материальный образ лишь одна из возможных вариаций разгульной русской души, тоскующей души Гоголя, которая, примеряя разнообразные облики, стряхивает их и летит дальше, прочь, мимо, мимо, чтобы кому-то передать голос своей родины...» [Там же, с. 112]. Этот «голос родины» еще раз зазвучал в одном из романов Ф.М. Достоевского. Один из персонажей «Братьев Карамазовых» (книга 12, глава 9) прокурор Ипполит Кириллович обыгрывает в своей речи гоголевское лирическое отступление о гоголевской птице-тройке, на которую, «косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». «И если, — говорит оратор, — сторонятся пока еще другие народы от скачущей сломя голову тройки, то, может быть, вовсе не от почтения к ней, как хотелось поэту, а от ужаса — это заметьте. От ужаса, а может, и от омерзения к ней, да и то еще хорошо, что сторонятся, а, пожалуй, возьмут да и перестанут сторониться, и станут твердою стеной перед стремящимся видением, и сами остановят сумасшедшую скачку нашей разнузданности, в видах спасения себя, просвещения и цивилизации. Эти тревожные голоса из Европы мы уже слышали. Они раздаваться уже начинают».

И.А. Волгин, комментируя эпизод с речью прокурора, замечает: «Гоголевская птица-тройка не есть образ чисто литературный. Она обобщает одну из устойчивых черт национального самосознания. Метафору, коренящуюся в фольклорной, песенной стихии, Гоголь возводит на уровень провиденциальной. Птица-тройка ассоциируется с Россией, с ее безоглядностью, с ее неудержимым стремлением в неизвестность. <...> В речи Ипполита Кирилловича совершается... полное переосмысление традиционного хрестоматийного образа. <...> Устами скотопригоньевского прокурора автор "Братьев Карамазовых" вступает в захватывающий диалог с автором "Мертвых Душ". Впрочем, скрытые формы этой полемики можно обнаружить раньше» [Волгин, 1986, с. 252]. В «Дневнике писателя» за 1876 год Ф.М. Достоевский вспоминает увиденную им в юности сцену, когда, сев на постоялом дворе на новую переменную тройку, «фельдъегерь приподнялся и молча, безо всяких каких-нибудь слов поднял свой здоровенный правый кулак, и, сверху, больно опустил его в самый затылок ямщика. <...> Лошади рванулись, но это вовсе не укротило фельдъегеря. <...> Ямщик, едва державшийся от ударов, беспрерывно... хлестал лошадей... они неслись, как угорелые» [Литературное ..., 1934, т. 15, с. 137]. «Гоголевская тройка — обобщение, символ. Достоевский также изображает свою тройку как "эмблему и указание" <...> она — только шаг до зловещего образа-оборотня в обвинительной речи Ипполита Кирилловича. Возможность такого оборотничества заложена в самом гоголевском тексте. "Что значит это наводящее ужас движение?" — вопрошал автор "Мертвых Душ". Слово "ужас", будто бы невзначай оброненное Гоголем, глухо откликается у Достоевского: русские литературные "тройки" обладали чертами единого художественного генотипа» [Волгин, 1986, с. 252 —253]. !!! На протяжении долгих десятилетий во всех школьных и вузовских учебниках, созданных в XX веке, отрывок о птице-тройке интерпретировался как проявление гоголевского восторга перед силой и мощью России (птица-тройка стала одним из выразительнейших национальных символов), забывая, что на облучке сидит и тройку погоняет «подлец», «приобретатель», авантюрист Чичиков1. Вслед за Чичиковым на облучок этой «тройки» сели Лужин Ф.М. Достоевского, П. Адуев и А. Штольц И.А. Гончарова, купцы А.Н. Островского и А.П. Чехова. И несется она, спотыкаясь, по-прежнему ища дорогу, по которой должна двигаться Россия.
1 А.В. Белинков, прочитав, как быстро мчался на своем автомобиле герой романа Ю.К. Олеши «Зависть» Андрей Павлович Бабичев, вспомнил, как задолго до него «на одной из важнейших страниц русской литературы пронесся другой транспорт. Это была незабываемая птица-тройка. <...> Она безудержно и неотвратимо стремилась в будущее. Тройка была заложена в бричку, а в бричку был заложен Павел Иванович Чичиков. Это обстоятельство еще ждет своего внимательного исследователя». «Прочтя несколько этих фраз, — замечал философ B.C. Франк, — я ахнул. Ведь и Достоевский, и Аксаков, и Бердяев, и Блок, и все другие большие русские мыслители тоже пропустили мимо ушей это простейшее обстоятельство», имея в виду мысль А.В. Белинкова о том, что «до сих пор тройка, летящая в грядущее, совершенно ненаучно отрывалась от брички, а бричка от Чичикова» [Белинкова-Яблокова, 1995, с. 94].

Э.Я. Фесенко
Москва Академический Проект 2013
Фесенко Э.Я. Русская литература XIX века в поисках героя. — М.: Академический Проект, 2013. — 653 с.— (Gaudeamus).